Был праздник, и, желая порадовать мать, я купила для неё видеокассету с фильмом «Весёлые ребята». Закончив трапезу, мы всей семьёй устроились возле телевизора. Кино отличное, да ещё без рекламы, думалось мне в предвкушении удовольствия.
 

 
Но вот прошли первые минуты фильма, я почувствовала какое-то смутное беспокойство. Сначала не поняла, в чём дело. Но негативные ассоциации всё наслаивались, неприятие усиливалось. Праздник был испорчен. На душе стало тягостно, особенно оттого, что мать благодарила за подарок, а сын без конца смеялся, вспоминая, как «дядька хотел съесть ту маленькую хрюшку».
 
Шло время. С досадой вспоминая новые неприятные впечатления от знакомой картины, я всё больше убеждалась: в ней уже были заложены пороки, которые пышным цветом распустились в нынешнем кинематографе.
 
Фильм снят в 19З4 г. «Мне очень дорога эта картина. Она снималась в ту пору, когда зритель ждал фильмов бодрых, весёлых, жизнерадостных. Фильм «Весёлые ребята» был первым ответом на это требование времени», – писал один из главных создателей киноленты режиссёр Г. Александров. Оказывается, веселиться особенно хотелось в годы, когда в Европе к власти рвались фашисты, а в России разворачивался кровавый молох сталинских репрессий. Или время требовало бодрости при взрывании православных храмов и распинании священников на Царских вратах? А может, жизнерадостность была необходима, чтобы после зверского убиения царской семьи, веселее «ставить к стенке» многочисленных «врагов народа»? Случаен ли горный пейзаж, сопровождающий фильм от первых до последних кадров?
 
 
Начало картины. Пастух Костя, играючи, ведёт стадо и поёт: «Тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт». Это, пожалуй, не просто песенка, – похоже на гимн, кредо. Если не с Богом и не с молитвой, то с кем, с чем?
 
Мелькает в первых кадрах покорёженная металлическая ограда. Откуда она в маленьком селе? Раньше на неё я не обратила внимания, а теперь подумала: возможно, осталась от взорванного храма или от дворянской усадьбы. Сломали, но не убрали: так, словно на пожарище, и живут. Зато весело!
 
Весело смеясь, идём за Костей дальше. Всё больше народу присоединяется к пастуху, всё больше ему внимания. И вот уже целая процессия следует по деревенским улицам, горкам, мосткам. И вдруг ловлю себя на мысли: что она напоминает? Это поклонение, массовость шествия... Крестный ход. Только вместо священника – пастух, вместо икон – скот, вместо молитв – песенка. И есть, остался ещё народ. А кому он поклоняется?
 
Профессор, секретарь, Чемберлен – все они герои фильма, но не люди, а быки, козлы, бараны. Исконное же, распространённое, такое русское и уважительно любимое имя-отчество – Мария Ивановна – здесь откровенно хулится, прилеплённое кличкой к корове. Надо ли удивляться, что сегодня человеческими именами (суть – именами святых) называют собак и кошек, магазины, стиральные порошки и соусы?!
 
 
По-новому, неожиданной откровенностью поражает сцена на пляже, даже по сюжету излишне подробно смакующая безобразные в публичном обнажении человеческие тела. Не «разглядела» в юности, но теперь с отвращением отметила, что яркая представительница тогдашней элиты, будущая звезда советского экрана Любовь Орлова, уже в этом «первом ответе на требование времени» позволяла себе непристойности. Видимо, считалось признаком особой простоты и народности, растопырив ноги, сидеть девушке на крыше, верхом – на подоконнике, съезжать задом наперёд по перилам лестницы. Я смотрела на неряшливое, подоткнутое платье Анюты, нарочито нелепые башмаки с загнутыми носками, беспорядочные космы волос и думала: кого же напоминает это чучело? Ах, да, – Бабу-ягу; даже метла есть, не хватает только стyпы. Сколько же раз мы позднее видели именно такой образ, изображающий ведьм, кикимор и прочих выходцев из преисподней!..
 
Пожалуй, одна из центральных, ярчайших сцен фильма – нашествие стада в особняк. Я помню, как в детстве мы истерично смеялись над этими кадрами. Любили пошалить где-нибудь в тёмном углу или в классе, когда выходил за дверь учитель. Мы задыхались от липкого восторга, порой где попало хватали друг друга, орали, хохотали и называли своё угарное состояние – «побеситься». Заметьте, корень слова говорит сам за себя, как и скотские морды, рога, хвосты в этой сцене фильма.
 
Откровенное, нахальное, ничем не скрытое лицо комедии. Сейчас мне кажется невозможным объяснить, почему тогда до слёз трогали и волновали девичью душу по сути бессмысленные слова: «Сердце, как хорошо на свете жить». Не зная, к кому воззвать, переполненное ожиданием и жаждой любви сердце, получается, обращается к самому себе… «Господи, как хорошо с Тобой!», «Слава Богу за всё!», «Всё лучшее – от Тебя, Господи!», – вот чего не могли терпеть большевики, этого благоговения перед Создателем пытались они лишить народ Святой Руси, заменив храмы клубами и кинотеатрами.
 
Погасли лампады и свечи, смолкли колокола...
 
«Мюзик-холл» – красуется сияющая огнями надпись, магнетически притягивающая к себе пастуха Костю Потехина. Характерна и музыка, исполняемая его «джаз-бандой». Остановимся и задумаемся – почему советская музыкальная цензура так долго сопротивлялась внедрению проамериканского (пронегритянского ритуального) джаза? Не потому ли, что ещё сильны были в народе целомудренные, самосохраняющие православные корни? Но уже в «Весёлых ребятах» ярко видно: джаз – карикатура на музыку; на простолюдинку с куцыми остатками кос, но до черноты намалёванным ртом; на женщину-коменданта в виде мужеподобного «товарища» в кепке; на любовь с вопросом: «Сердце, ну как же мне быть?»
 
Истинное антидуховное лицо музыки фильма и самих исполнителей – драка музыкантов в общежитии. Это сейчас мы привыкли к сценам «крутых» разборок, кровавых побоищ. Но в фильме З4-го года драка страшна именно своей шутливостью. А раз смешно, уже не видится, как, словно отрубленной, головой шоркают по клавиатуре пианино, как жутко перекашиваются рты, бесовски весело горят глаза и хохочут саксофоны... Смотрела, и думалось: так же, наверное, в сатанинском ослеплении куражливо-радостно плясали на руинах разрушители церквей. Тогда уже весёлым смехом можно было «отвечать на требования времени», ведь ещё 5 июня 1931 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло секретное решение: «В выборе места постройки Дворца Советов остановиться на площадке храма христа спасителя» (записано именно строчными буквами). А в августе 1932 г. прогремел первый взрыв Казанского кафедрального собора в Иркутске…
 
 
И мне, прожившей при советской власти большую часть жизни, понадобился не один год работы при храме и знакомство в ФСБ с личным делом деда, «состоявшего в церковно-монархическом блоке» и расстрелянного в 1938 г., чтобы увидеть в приплясах на похоронах и в скачках на катафалке истинно бесовское зрелище.
 
Иной ровесник или человек из поколения моей матери, которой до сих пор дороги «Весёлые ребята», возможно, скажет: «Зачем так резко-то?! Ведь это комедия. Да ещё миллионами зрителей любимая...»
 
Согласна, и я, повторюсь, искренне восхищалась ею, пока не увидела «комедию» по-новому, другим зрением. Мой нынешний анализ фильма – как покаяние, счищение скальпелем с души сросшихся с нею пороков. Больно? Да, но иначе уже нельзя. Как невозможно не видеть «рога и копыта» фильма ­34-го­ года в нынешних пошлейших комедиях, кровавых и развратных боевиках. Что уж говорить о бесчисленных, без всякого морального удержу издевательских и бесстыдных выступлениях юмористов, кавээнщиков, «аншлагов» и прочих сатанинских сборищ от шоу-бизнеса. Их растлевающее, разрушительное влияние особенно видно по отношению к женщине. Обмотанная сетью, в шляпе набекрень и с фонарём в руке домработница Анюта ныне трансформировалась не только в колготках выходящую на сцену Аллу Пугачёву и её сверх меры «стильную» дочь Кристину. В сознание людей вбивается представление о русской женщине, как о тупой, грубой, с руками-граблями и пудовым бюстом бабище, изображаемой записными телесно-скоморошествующими кларами, регинами и гермафродитного вида мужиками…
 
И больше всего потрясает даже не беспредел гадости, изливаемой со сцены, а довольные, бездумные и сытые лица зрителей, одобрительно «ржущих»... над своей погибелью. Ведь если судить о душе народа по примитивности фильма Александрова и сегодняшних эстрадных «хохотунов», невозможно поверить, что народ этот дал миру Ломоносова и Пушкина, Менделеева и Рублёва. Не говоря уже о великих подвижниках веры и благочестия.
 
Издевательский хохот посягает на святое. Чтобы испоганить душу, порой достаточно карикатурного изображения священника в учебнике литературы. А дальше – проще: уже многие привыкли к иностранным надписям и названиям, к такому, например, написанию прекрасного русского слова «благовест» – благоwеst. Уже никого, видно, не возмутило, что на юбилей режиссёра Гайдая в Иркутске поставили памятник… известной комедийной троице, даже не самим актёрам – Никулину, Вицину, Моргунову, а их героям, олицетворяющим порок. Куда «Весёлым ребятам» до «юмора» выставок восковых фигур, изображающих маньяков-убийц, двухголовых младенцев... Но от Кости Потехина, потешающегося на похоронах, тянется ниточка к иркутским «сейшенам» в ночных клубах или к лавкам рок-атрибутики, изрыгающим на юных покупателей перевёрнутые и горящие кресты, черепа и пентаграммы.
 
А недавно в иркутском магазинчике весело додумались использовать скульптуры Пушкина и Гоголя в качестве манекенов. И опять – тишина? Мёртвая, как после той лихой драки утёсовских музыкантов...