Почему перед началом Великого поста мы приходим в храм, чтобы просить прощения у ближних и дальних? Почему просим прощения у Бога? Зачем в этот день сами стараемся простить всем, не ожидая, что нас будут просить об этом?

 
Православие — это удивительная религия, странная, понятная только для тех немногих, которые действительно, по словам Серафима Роуза, смогли ощутить её «аромат». Большинство самих православных не знают её, за исключением коротких и нечастых мгновений, когда в душе мелькнёт благодатный лучик, и та что-то почувствует… и скоро забудет о том мире, который ей открылся…
 
Я думаю, что Православие «пахнет» весной, её светлостью, радостью и лёгкостью. И не случайно Великий пост — это «весенний» пост, в прямом и переносном смысле. Дело тут совсем не в недостатке пищи и витаминов, которые истрачены за год. Пост ведь — не предмет физиологии, и цель его не в освобождении от телесной природы, и тем более не в очищении организма от накопившихся шлаков. Не нужно играть на понижение и забывать, что весна — это состояние души, скорее даже духа. А пост — это путь к радости, лёгкости, путь к той чистоте, которая рождает меня вновь, делает другим, нет, — скорее возвращает меня к самому себе и заставляет вспомнить, что мои грехи, такие любимые и близкие, — это не «я», а часть той стены, которая стоит между мной и людьми. Да, и к колючей проволоке над бетонным забором можно привыкнуть, но это — ненормально.
 
Я помню своего друга студента, который всегда с нетерпением ожидал начала Великого поста. Он заранее радовался и не понимал, как можно не любить пост, ожидать его с унылым, затаённым раздражением. Конечно, студент — это особое состояние, «благодатное». Недаром такой светлой и тихой радостью напоено чеховское творение «Студент». Леонид Пантелеев вспоминал, как он читал его своим маленьким детям перед Евангелием, чтобы Святая Книга была им понятнее. Но, может быть, в этом случае «студенческая благодать» открывает нам ту норму, которая даётся Богом сразу и даром, или добывается кровью и потом. Ведь эта радость, радость от поста, приходит только к тому, кто не успел нагрузить душу обидами, мелочностью, злобой, теми мелкими и крупными грехами и грешками, которые камнями ложатся на душу и с невыносимой тяжестью сжимают наше тоскливое сердце.
 
Но Церковь понимает, как мало таких людей, которые от юности своей стремились к свету и радости. Поэтому и приходим мы перед началом поста в храм, чтобы просить прощения у своих ближних за всю ту боль, которую мы им причинили, приходим просить прощения у Бога. В этот день мы сами прощаем всем, не ожидая, что нас будут просить об этом. И, может быть, самое важное, — мы прощаем Бога, на Которого постоянно ропщем — ведь Он так нечасто исполняет наши желания. И обстоятельства нашей жизни уже не становятся для нас источником сомнения и обиды, обиды на Него.
 
Кто-то сказал, что прощение абсурдно в наших условиях, когда всё вокруг наполнено разделением и борьбой, и прощать — это незаконно претендовать на экстерриториальность в этом падшем и гордом мире. Прощение, полное и окончательное, раздавит человека, выбьет почву из-под ног и отнимет последний шанс на место под солнцем. Оно приведёт его ко кресту, который всегда будет «иудеем соблазн, эллином же безумие». Но нам ли бояться креста? Хотя его понимание выше наших сил и возможностей! Если прощение — это крест, то, значит, простить можно только Христом и после Христа. Вне нашего Господа абсурд остаётся абсурдом, он ни во что не разрешается и никуда не ведёт, разве только к экзистенциальному отчаянию и той сартровской «тошноте», которую испытывает человек перед бессмысленностью мира.
 
Неслучайно именно покаяние, возможность прощать и быть прощённым так раздражает «внешних», особенно тех, кто уже вкусил плодов «восточной» мудрости в западной обработке. Но возможность покаяния — не случайный момент в христианстве, без покаяния его просто нет. Без прощения Православие превращается или в ересь (а в корне всякой ереси — невозможность быть прощённым), или в язычество.
 

 
Прощение и нравственное возрождение существуют, потому что есть Христос, и Он первый простил нас. Есть Его Церковь, которая жива Христовой смертью и Воскресением и может прощать Его именем и властью. А ещё мы можем прощать благодаря тому духовному закону, по которому прощённые грехи ложатся на того, кто подарил прощение. В духовном мире действительно происходят радикальные изменения — с человека падает тяжкое бремя, но часто падает на того, кто это бремя согласится взять на себя, сказав «прощаю». Здесь нет места беспредметному благодушию и равнодушию к реальным проблемам и болезням нашего бытия, как это часто хотят видеть в христианском отношении к миру. Именно поэтому святые отцы говорили, что прощать друг друга — это бо́льшее чудо, чем творение неба и земли, а молиться за человека — всё равно что кровь проливать. Ведь простить по-настоящему — значит поступить подобно Христу, то есть простить до конца. Не отдельные обиды избранных людей, но всем и всё… Конечно, это — по-человечески — невозможно. Я не могу простить до конца, это выше моих сил и моего понимания. Но именно поэтому прощение и называют чудом. А кто скажет, что чудес не бывает?
 
Вся беда нашего мира — в постоянной вражде и радикальном разделении. Человек был создан по образу Троичного Бога, в Котором существование «трёх» свободных личностей (кавычки здесь не случайны) не отрицает самого сущностного, самого тесного и абсолютно нераздельного единства. Бытие Бога, глубоко личностное по своему характеру, немыслимо без любви, без общения, без принятия «другого» до неслиянного единства с ним. Поэтому Бог не может быть не-Троицей. В противном случае в Нём просто не было бы любви. Именно здесь лежит ключ к пониманию человеческой природы — «нехорошо человеку быть одному». Подлинная, актуальная личность — это та, которая всегда открыта навстречу «другому», которая не замыкается в себе, не ищет своего, но связана с другими людьми, подобно как Отец «связан» с Сыном и Духом.
 
Мы, наверное, не чувствуем той истины, которая открыта для нас святоотеческой мудростью и прозвучала уже и в западной философской мысли. Личность, а значит свобода, не существует вне общения, вне «другого», которым может быть Бог, окружающий мир и любой человек, встретившийся нам на пути. Сущность зла, обезличивающего и обесценивающего мир, — в разделении, в раздроблении единого человечества на самозамкнутые и самодостаточные индивиды. Кто-то из святых отцов предложил замечательный по своей наглядности образ грехопадения: Адам, согрешив, разбился, и в нём разбилось всё человечество, разлетевшись на кусочки. Страшно признать, что корень этого разделения — в нас самих. И наши ссоры, нелюбовь, обиды — это проявление того зла, которое пронизывает мир, закрывает нам глаза и прячет нас от света.
 
Технический прогресс, культура, все искусственные подпорки, которые поддерживают жизнь человечества, не спасут нас от того последнего разделения, после которого напряжённость нашего бытия будет слишком близка к нулю. Двигаться, расти можно только к Богу, в противоположном направлении можно лишь падать. Но, стремясь к Богу, мы, согласно образному сравнению преподобного аввы Дорофея, неизбежно приближаемся друг к другу, подобно тому как точки, расположенные на окружности, приближаясь к её центру, сокращают расстояние между собой. Но люди — это не математические точки. Они могут не хотеть, не желать покидать своей уютной самодостаточности. И в этом случае они никогда не соединятся с Богом, потому что достигнуть единства с Ним можно только став единосущными друг другу. Но единосущие — это самопожертвование любви, поэтому так естественно для Бога жертвовать. Само Его существование — это жертва, жертва для «Другого». Значит, полнота бытия немыслима без жертвы, и альтернатива здесь только одна …
 

 
У Пастернака в его «Докторе Живаго» есть замечательный образ. Наше сознание подобно свету фар — он должен освещать путь, но, направленный вовнутрь, этот свет разрушает. Да, прощение — это жертва, потому что простить — значит покинуть свою самодостаточность. По-настоящему простить невыносимо тяжело. Слишком много накопилось в мире страданий и вины, чтобы можно было разобраться, кто в чём виноват и кому за что держать ответ. И кто же виноват в наших повседневных, таких уже привычных ссорах, и что теперь делать? Опять знакомые вопросы, от которых все устали.
 
А нужно ли их ставить? Прощёное Воскресение — это день, когда об этих вопросах можно и нужно забыть. Но как это всё-таки сложно! Я помню, как одна женщина удивлялась, негодовала и возмущалась словами старца Зосимы из «Братьев Карамазовых»: «Каждый из нас за всех и за всё виноват» — «Почему я виновата, перед кем виновата?» И её возмущение понятно: до таких слов действительно необходимо дорасти. Чтобы их искренне принять, нужно быть святым. А пока мы не святые, то на проклятые вопросы Ивана Карамазова не будет ответа. Господь просит у нас малого — простить и попросить прощения у тех, кто рядом. Но и это, оказывается, нелегко. Митрополит Антоний Сурожский говорил, что чаще всего только после смерти близкого человека мы понимаем, как много он для нас значил, и как мало мы для него сделали, как недостаточно любили. В этот момент и наступает прозрение — нам порой до слёз хочется просить прощения и быть прощёнными. И удивительно, что даже сейчас это не поздно, ведь наш Бог не есть Бог мёртвых, но живых, а значит, у Него — все живы.
 
На Афоне есть такая традиция — если человек не хочет простить своего ближнего, он, повторяя молитву «Отче наш», не должен произносить прошение «и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим». Эта главная молитва, которой научил нас Сам Господь, таким образом просто лишается смысла. И человек понимает: без прощения лишена смысла и его вера, потому что без молитвы — какой он христианин?
 
Церковь не требует от человека невозможного, как не требует Господь от нас завтра же стать святыми и всех простить. Смысл поста в том, чтобы хоть чуть-чуть продвинуться на пути духовной жизни, стать немножко чище, добрее, серьёзнее. Тогда каждый Великий пост будет не данью традиции, не заплаченным налогом, но ещё одной ступенью навстречу Богу и друг другу. Поэтому и входим мы в пост через Прощёное воскресенье, чтобы ещё раз попробовать закрыть глаза на очевидное и сказать миру, что «ночь прошла, а день приблизился» (Рим. 13: 12), что наша нелюбовь и взаимное раздражение — это неправда, мираж, который сегодня здесь, в храме, перестал закрывать от нас подлинную реальность. И пускай у людей захватывает дух от той вечной весенней радости, которая тихо, но так ощутимо веет от каждого, кто простил и был прощён.