4 ноября: Казанской иконы Божией Матери. Священномученика Николая Витебского ...
Содержание
|
Младшая ЛитургияПред началом концерта в фойе филармонии собирается нарядная и манерная публика. Там витает запах кофе и раздаётся звук настраиваемых инструментов. Сюда собираются горожане, чтобы услышать живой голос и настоящее пение. Высокие своды гулкого зрительного зала прекрасно усиливают голос певца. Замирая в плюшевом кресле, можно беспечно следить за его тембром, характером пения и наслаждаться мастерством. И, кажется, нет лучшего места для пения, чем эти торжественные залы с высокими стенами и портретами Моцарта. Как багет оформляет картину, так хороший зал дополняет и раскрывает чудо человеческого голоса. Однако лучшее место для пения всё же не город, не филармония, а природа. Вместо кирпичного свода — свод небесный; акустика, обогащённая эхом, отражённым от дальнего леса. Глубину голосу придаёт гулкий туман, а чистоту звучания обещает тишина вечера. Слушатели деревенского пения — это засыпающие старухи, удивлённые дети, скучающие собаки и гнездящиеся на ночь птицы. К голосу певца примешиваются скрип двери, шелест листьев на дереве и долгий ленивый лай собаки. В этом произведении всем есть место и все — желанные участники небесного хора. С большим трудом я вырвался из города. Утром исповедовал, днём отсыпался и только вечером воскресения пришёл в себя, сидя на деревянном крыльце нашей старой избы. Астрономы обещали «красную луну», и я расположился наблюдать за рождением ночи над деревней. Греки воспели утро в образе рождения Венеры. А русский вечер никто не воспел, кроме Врубеля с его дамой в сирени. Луна взошла над деревней, и я оказался среди трёх слабых огней. Позади горела тусклая свеча. Второй огонёк светился далеко справа, в доме старой Вали. Он ничего не освещал, кроме покоев её избы. А третий фонарь полной луны висел в небе слева и заливал всю сцену робким трепещущим светом. По небу легко скользили ночные перистые облака. И вдруг раздался дальний приятный тенор, насыщенный пространством и туманом, залёгшим над рекой: — Ох, ты ж, Руууусская земляяяяя, ааа-а.
Ты ж мноооого горя принялаааа-аааа-а-ааа. Туман имеет странное свойство разносить человеческий голос очень далеко над землёй. На километры. Всхлипнула сонная птица. Взлаяла собака в соседнем селе. Ей ответили её друзья из округи… Эй, много крови, а ты проляла,
О-е-е-е-ой, да, Вот много, много, ей, славы, славы про тебя, Е-е-е-ой, да, Вот много, много славы, славы про тебя. Я удивился. Удивился, как органично голос лёг на ночной пейзаж, красиво дополнил слоистые облака вокруг луны и естественно сплёлся с лаем собак, дыханием ветра и дрожанием пламени свечи. А также тому, насколько акустика деревни лучше акустики филармонии. Без человеческого голоса местность дремала и созерцала сама себя. С пением всё проснулось, удивлённо глянуло друг на друга и словно сроднилось в этом красивом теноре. Невидимый человек пел и наслаждался последовательностью сменяемых образов, вкладывал переливы чувства в долгие гласные звуки. Голосом он передавал то гордость мужества, то отчаяние жертвенного одиночества, то вечную печаль русской души. Подпевалы всё понимали, но ничего не могли выразить, кроме сокрушённого сочувствия и страдания о себе и своей земле. Представлялось, будто солист поёт и встряхивает кудрями, глядя на небо, луну, туманный простор и сводя взор к товарищам, как бы приглашая их в свидетели нежданного торжества Вселенной, снизошедшего на нашу убогую деревню. Казалось, он сам удивляется тому, что небо не забыло нас и пришло к нам в гости. Он как бы обращался и к небу, и к товарищам, не только желая, дабы они подпели ему, но и призывая их в свидетели нечаянного происшествия. В пении друзей слышалось удивление отзвуку души, разбуженной тенором, и они, поражённые, как бы вздыхали о своём неразумном убожестве. В их голосах слышалось и почтение к солисту, и восхищение его силой, проколовшей небо. Хорошо поют! Наверное, они так же, как и я, держали в руках хлеб и гранёные стаканы и, подобно мне, были счастливы этим тихим тёплым осенним вечером. Я подумал: сколь мало надо для счастья — всего лишь запеть вместе с друзьями! И откуда что берётся? Как небо скоро отзывается на пение, и быстро отворяются врата неба летучим словом! Финал песни про прекрасную Россию хор невидимых мужиков выводил с героическими нотами. И хорошо выводил, любуясь каждым словом и давая простор любому верному звуку. И думалось, что это геройство дремлет в них только до поры. Но хору не удалось удержать гармонию с миром надолго. Прокашлявшись, посмеявшись и поаукав в ночную пустоту, они скатились в прозаическую печаль, запев песню про ямщика, чью невесту отнял староста-татарин, а он, ямщик, даже не захотел бороться за счастье и просто раскис, наблюдая, как его любимую, словно взнузданную лошадь или бесчувственный предмет, отвели другому мужику. Стоило написать: «Мне не захотелось быть свидетелем падения тенора с неба, и я, взяв непочатый стакан вина и хлеб, ушёл в избу». Но это было нечестно. Хотелось посидеть в тишине на тёплых досках крыльца и полюбоваться желтоватой луной. Она играла с облаками на холсте серо-голубого неба. Чернели острые крыши деревенских домов. Тополя с поднятыми руками ветвей приветствовали пробуждение ночи. Ветер что-то бурно шептал тополям и тревожил локоны яблонь. Зачем было уходить, когда на сцене столько актёров? Есть высокая Божия литургия — общее дело Бога и человека. А есть общее дело людей и природы — младшая, или низшая, Литургия, когда человек, как бы припоминает уже не Самого Бога, а Божию просьбу хранить и ухаживать за миром; когда взор человека озирает Богом сданное наследство и, как крестьянин, прикидывает, за что и когда ему взяться. Например, хотя бы за свой малый удел — Россию. Какая-никакая, а она наш удел от Бога. И труды над ней благословенны Господом. Не думаю, будто певец что-то думал о Божием призвании, но не сомневаюсь: он его чувствовал, искал и выразил. Но и нашёл не сам, а смог угадать в словах песни. Кто-то талантливей, чем он, всё понял и спрятал от досужего уха в слова песни. Тенор подспудно прочёл послание и поразил им своих сокрушённых товарищей, деревню и меня — тайного слушателя в ночи. Думая о младшей Литургии, я позабыл о певцах. Мне казалось, они не выдержали высоты полёта души и впали в тоску и хмельную унылость, как вдруг тенор воспрял над хандрой, выдал нечто, высшее недалёкой задорности и бессмысленного уныния. Он чисто, вдохновенно запел то, чем сочетаются и мажор, и минор. В удивительном покойном сплаве этих чувств он выразил более высокое, чем два предыдущих слагаемых — тоски и любви к Родине. В новых словах они соединились в некое целое, лежащее над ними выше: Однозвучно звенит колокольчик,
И дорога пылится слегка, И уныло по ровному полю Разливается песнь ямщика. Здесь, словно та же тоска, но финал парадоксальный:
Столько грусти в той песне унылой, Столько грусти в напеве родном, Что в душе моей хладной, остылой Разгорелося сердце огнём. И припомнил я ночи иные, И родные поля, и леса, И на очи, давно уж сухие, Набежала, как искра, слеза. Здесь хороша двусмысленность, задающая ёмкость образам. Оставаясь в плоскости обыденного, можно увидеть тоску по утерянной любви, а можно — ностальгию по раю. На необычность чувства указывает и превращение слезы в звезду. Как на иконе — складки вспыхивают золотыми пробелами. Через час к соседскому дому подъехала машина. Я спросил: — Лёша, это ты? — Я. Привет, Константин. — Слышал, как пели? — Это я пел. Мы с друзьями были в бане, отмечали день рождения внучки. — Хорошо поёте. — От того, что хорошо живём. А хорошо живём потому, что ничего нам не надо. Когда бы ему ничего не надо было, он не бросил бы в 58 лет свой небольшой бизнес в городе и не купил бы старую избу в нашей деревне. Значит, ему нужны эта лунная ночь и песня под звёздами; значит, необходимы простор, лес, река и смена времён года; значит, надо окно, в которое он ежедневно наблюдает закат солнца и фотографирует, как оно садится в разных местах дальнего леса. Он здесь трудится в огороде. Каждый день — то в лесу, то на рыбалке. Знает, где растут строчки и лесной чеснок. Рыба идёт к нему в руки. Он помогает старухам в их одиноких хозяйствах. Хоронит местных пьяниц. Вытаскивает из грязи застрявшие автомобили неуклюжих горожан. Что-то здесь есть такое, от чего у него поёт душа, а в сердце небо роняет нечто, которое дороже денег. Это отблеск рая обычно и буднично падает на нашу деревню. Сегодня мы с Лёшей заметили его луч. Он пел, а я слушал о том, что младшая Литургия — наша Божия работа — забота о мире, простая честная жизнь посреди Богом сданной земли. Иерей Константин КАМЫШАНОВ
06.09.2018 к содержанию ↑
Рассказать друзьям:
Друзья!Наш портал — не коммерческий, а духовно-просветительский проект. Мы стремимся сеять разумное, доброе, вечное в мире, где немало скорбей и проблем. Далеко не все из них можно решить с помощью денег. Порой спасает слово, порой книга, вовремя полученная информация. Устное или печатное слово способно нежданно тронуть до глубины души, перевернуть всю жизнь и заставить поверить в Бога, может возродить и укрепить веру, найти для себя смысл жизни. И всё — благодаря опыту других людей, которые искусно описали то, что пережили и поняли сами. Если Вам по душе то, что мы делаем, — поддержите нас! Помогите сохранить в мировом интернет-пространстве два по-своему уникальных православных сайта. И помолитесь за упокой души основателя портала — раба Божия Андрея. |