В юности, когда я только ещё начинал приходить к вере, меня всё занимал вопрос. Ну хорошо, Царство Небесное… А что там будут люди делать? Чем они будут заниматься, чем будет наполнена их реальная жизнь, ведь Царство Небесное — это не абстракция какая-то, а реальность, хоть и высшего, неземного порядка…
 
 
И я всё не мог себе это представить, как ни старался, и загробная жизнь, даже жизнь праведников, каюсь, представлялась мне пресной и скучной. Да и не один я, подозреваю, так думал.
 
Примерно в это время «юношеских исканий» попались мне стихи известного поэта Серебряного века — Саши Чёрного. Есть у него такие строки, обращённые к Богу.., — просьба о посмертной участи:
 
И вот тогда, молю беззвучно,
 
Дай мне исчезнуть в чёрной мгле, —
 
В раю мне будет очень скучно,
 
А ад я видел на земле.
 
Думается, поэт, как это часто бывает, стал выразителем мыслей и чувств многих и многих его современников. Да и не только его современников, и не один он…
 
Я безумно любил, да и сейчас люблю, хоть и не «безумно» уже, Булгакова. Я буквально упивался, зачитывался им, забравшись с ногами в кресло и теряя представление о пространстве и времени.
 
Но, вот странное дело, никогда я «Мастера и Маргариту» не воспринимал как лучший Булгаковский роман. Самый «ищущий», «мятежный», может быть, даже самый важный для писателя — да! — но не лучший, это уж точно.
 
 «Белая гвардия» — вот это, в моём понимании, — действительно вершина Булгаковской прозы.
 
А «Мастер и Маргарита»…
 
 
Булгаков, несомненно, был человек верующий, но не сохранивший церковность. Это очень важно понять. Он родился и вырос в семье профессора Киевской духовной академии, был воспитан во «внешних» традициях православия, но отец рано умер и, может быть, в силу своей исключительной занятости, не успел привить Михаилу живую, искреннюю и, вместе с тем, церковную веру.
 
Может быть, отчасти из-за этого, отчасти из-за тех многочисленных сугубо внешне-церковных соблазнов, которые мы видим и сейчас, Булгаков отошёл от Церкви. Но вера в нём осталась — только своя, особенная, и он пытался эту веру оформить в какие-то индивидуальные, «самобытные» черты, в черты «личной религии».
 
Вот эта попытка, в высшей степени трагическая, но и искренняя, определяет, как мне кажется, суть романа.
 
Так вот, красной линией — и, кажется, именно от лица Булгакова, — прорисована в романе всё же тема усталости, непонимания содержания, сути духовной жизни, того, что именуется Царствием Небесным.
 
Известный приговор: «Он не заслужил свет, он заслужил покой» — Булгаков выносит себе сам, как ответ на глубинные запросы души, ответ на свою веру, на свою сокровенную просьбу.
 
Но просьба эта не следствие самоуничижения и осознания собственного недостоинства, а именно следствие того, что Мастер так и не познал при жизни, не уловил святую нить живой любви к Богу, живого и пламенного устремления к Нему.
 
Мастер, как и многие его современники, не утратившие веры, но мятущиеся от собственной сложности и гордости, так и не сумел довериться Богу с детской непосредственностью и простотой. Не прозрел уже здесь, в земной жизни, отсветы того, что «не видело око»…
 
 
Размышления Булгакова о добре и зле, о Боге и дьяволе предельно, до крайности честны и серьёзны, и роман — это, несомненно, попытка самому разобраться во всём и расставить точки над «i».
 
Но вот в этом именно и состоит главная мука — в невозможности своим умом, пусть даже гениальным, познать истину, готовую открыться только в Церкви и только для «нищих духом».
 
Словом, я так понял, что не один я мучился непониманием: в чём же именно состоит суть духовной жизни, к чему нам нужно стремиться и чего ожидать «там». И как многие, и не только писатели, но и «рядовые обыватели» вроде меня, не мог, как ни старался, представить себе загробную участь праведников.
 
Между тем наступили в моей жизни времена столь тяжкие в духовном, нравственном отношении, что я однажды удрал, именно удрал в Оптину Пустынь. Там я стал жить, трудиться по мере сил, бывать на службах… Словом, «оттаивать» потихоньку душой.
 
И вот — я очень хорошо помню этот момент, хоть и не смогу его, конечно, описать как надо, — я шёл из скита в монастырь через осенний лес. Купола сияли на солнце, осыпалась листва, небо сквозило в кронах дубов, и вдруг…
 
Я помню, что остановился, поражённый неведомым чувством. Я вдруг стал совершенно, абсолютно счастлив. Счастьем надмирным, иным, которое и сейчас не могу описать и объяснить.
 
У меня не было ничего, что принято считать причиной или спутником счастья в привычном смысле. Во внешней жизни моей всё было по-прежнему тревожно и неопределённо, но в душе… Я знал, понимаете — не верил или догадывался, а именно знал! — что Бог есть и не где-нибудь «там», а именно здесь и сейчас, и Он любит меня и никогда, никогда не оставит!
 
 
Это чувство было таким потрясающе явственным, сильным, что я, помню, подумал с изумлением и восторгом: вот оно — Царствие Небесное!.. Его невозможно понять и объяснить, но оно есть, оно реальнее, чем всё, что мы называем реальностью!
 
Я жил в тот момент жизнью настолько полной и радостной, небывалой и светлой, что ничто в этом мире не может даже приблизительно сравниться с ней. Я только понимал, что «та», иная жизнь настолько превосходит все наши представления о ней, что нет никакого смысла даже пытаться себе её понять и представить. Эта жизнь бесконечно полна и разнообразна, возвышенна и прекрасна, но мы в силу своей грубости совершенно утратили само представление об этом разнообразии и красоте.
 
И нужно искать эту жизнь, искать всем сердцем, всей душой, всем помышлением, потому что она того, несомненно, стоит.
 
И ещё я понял, что значит видеть Бога. Я понимаю, что это звучит дерзко, но тогда — тихим осенним днём на монастырской тропе в возрасте 22 лет — я думал и чувствовал именно так.
 
И хоть я никого не видел чувственным образом, но Бог был везде, и со мной тоже, и это было реальнее, чем всё, что можно видеть «своими глазами». Это был потрясающий и невероятный опыт души, опыт, который невозможно заменить никакими дефинициями и правилами.
 
 
И ещё я понял, что этот опыт открыт всегда, для всех и каждого, но принимаем мы его только тогда, когда готовы по-настоящему смириться. Не только понудить себя, но смириться по-настоящему, довериться, предаться без остатка, всей душой Богу в Его Церкви…
 
Да, я понимаю, что мой опыт — это только частный случай. Но с тех самых пор я никогда не задавался вопросом: как оно будет — «там»? И если мне бывает плохо, и я снова «не понимаю», что такое Небесное Царствие, я, по крайней мере, знаю, что не понимаю именно оттого, что опять сам омрачился, изменился, стал иным, и никакими потугами прежнее понимание мне не вернуть…
 
Но когда становится совсем худо и душа вопиёт о помощи — всегда неожиданно приходит Господь! И тогда всё пропадает: суета, мятежность и смута, и остаётся только горькая, но и светлая боль о своих грехах…
 
Светлая, потому что в ней всегда бывает прощение Того, Кто любит нас больше, чем можно себе представить!