Проверьте ваш почтовый ящик! Check your mailbox!
Сегодня

...

Содержание
Главная Nota Bene! Читаем Евангелие Библиотека православная Аудиоматериалы Искусство с мыслью о Боге Для детей и родителей "Врата Небесные" Задать вопрос священнику Словарь Православия Фотогалерея
История Церкви Сестринское служение Иконы Богородицы Память угодников Божиих
Дарога да святыняў Ютубканал
Архив Dei Verbo Контакты «Поддержите наш проект!»


Единственная ночь Великого поста


Единственная ночь Великого поста
 
«Пост-то твой не настоящий», — скажет Христос на Страшном Суде. Что толку от твоей колбасы и чтения мантр? Скажет такие слова Бог, и что ответишь? Различие молитвы и мантры в том, что настоящая молитва — это слияние с Богом и уподобление Богу в мыслях и чувствах. А пост от голодовки отличается уподоблением Богу в делах.
 
Всегда скажешь себе на Пасху: «Недопостился». Радость Пасхи избыточна своей щедростью, по отношению к твоей малой жертве поста.
 
Стыдно от того, что Бог щедр, а ты скуп.
 
Постясь, думаешь: какой же подарок принести Богу на праздник? Какое бы доброе дело сделать? А дело и не находится. Всё по мелочи — еда, чтение правила…
 
На Масляную неделю попал в поместье к миллионерам на заговенье. Миллионеры все бородатые и православные. На Афон на своих самолётах летают. Постятся заморскими морскими гадами, все пророчества знают, и старец у них самый главный — афонский старец Ефрем. Солидным людям — солидная православная жизнь. Тут им слушать некого. Они всё сами ведают.
 
Сели богатые братья и стали про афонские и банковские дела толковать. Мне неинтересно. Что мне до православных капиталов? Взял бокал вина и сел рядом с одиноким бородатым бизнесменом. Он вышел из беседы, молчит и смотрит в огромное ночное окно огромного дома. Он молчит, и я молчу. Тихо пьём красное вино и смотрим в черноту мартовской ночи.
 
Вдруг бородачи расшумелись и начали песню петь про то, что «не для меня придёт ПасхА», и про казаков, выгнавших на Терек 40 000 лошадей. И показалось мне это фальшивым. Какой Терек? Разразится война — первые убегут за границу… Я и говорю моему созерцателю:
 
— Мы, русские христиане, думали: вот возьмёмся все вместе и изменим страну. Вы — деньгами, мы — работой. Вы — волей, мы — умом. Нас много. Ни одна зловредная диаспора не помешает. Разом нас богато. А вышло, что православные миллионеры — жулики. Живёте в одно лицо, а Афон и кресты просто легализуют ваш бизнес в собственных глазах.
 
Он кивнул и согласился:
 
— Да. Есть такое.
 
А сзади подошёл друг и говорит:
 
— У Серёги есть извинение — купил реаномобиль и подарил православной больнице. Он помогает автобусу «Милосердие»…
 
Обычная развалюха — ЛИАЗ 
— Что за автобус?
 
— Обычная развалюха — ЛИАЗ. Он выезжает вечером и всю ночь собирает народ по вокзалам Москвы. Под утро «братву» кормят. Потом — на санобработку. А кто хочет, тому билет домой покупают. Но из Москвы они уезжать не хотят. И Серёга сам, бывает, катается с ними.
 
— Да, я, чтобы не сидеть дома на 8 Марта, езжу с ними.
 
— А они знают, что ты их содержишь?
 
— Нет. Я, как все, молчу и помогаю. Никто меня там не знает.
 
— А ты возьми меня с собой!
 
— А поехали…
 
И испанское красное вино сразу показалось более терпким и ароматным…
 
Но Серёга поехать не смог. Он дал телефон своего друга Аркадия Шатова, а Аркадий дал телефон ответственного священника. Священник — диакона, диакон дал телефон Никиты Данова — бригадира смены этой мартовской ночи.
 
В Москве мартовские ночи — стылые. Снега нет. Камень холодит. Ветер жгучий и сырой. В Москве в марте хуже всего. Я с трудом представлял, как мы будем ходить всю ночь по холодной столице…
 
Договорились, однако, и я поехал поездом из Рязани в Москву «бомжей валять». Взял карманные деньги. Положил в рюкзак фонарик, таблетки, водку, нож, молитвослов и две солдатские эмалированные кружки. Мало ли что…
 
Приехал в одну Москву, а попал — в другую. Я даже не знал, что существует другая, параллельная Москва, со своим ночным дозором и невидимыми битвами и трагедиями.
 
Прошёл насквозь Курский вокзал 
Прошёл насквозь Курский вокзал, попал в тёмный и тесный туннель и оказался в сером коротком переулке. В нём кишела толпа пьяных и грязных людей. Продрался через их плотные ряды и позвонил в дверь офиса «Милосердие». На меня поглядели в «телевизор» и не пустили. Видно, приняли за бомжа, который притащился раньше времени.
 
Начало было хорошим, можно сказать, правильным.
 
Я стоял среди пьяной толпы и пытался изобразить физиономией своего среди своих. Щурил глаза на блатной манер и хмурил брови, пока к двери подошёл человек, похожий на доктора, и впустил меня внутрь миссии.
 
Понятно, никого обо мне не предупредили, и я свалился как снег на голову.
 
Позвонили Аркадию Шатову. Он не взял трубку. Позвонили ответственному священнику — тоже безответно. Диакон отозвался, но ничего обо мне не знал. Они подумали-подумали и решили меня взять, ведь время позднее, и до Рязани мне уже не добраться.
 
Славу Богу, что не отринул моей жертвы, как жертвы Каина. Глянув на мой «спецназовский наряд», мои сотоварищи пожалели его и сказали:
 
— Переодевайся, а то вшей и заразы наберёшься, — и дали толстые штаны, огромный синий ватник с надписью «Милосердие», чёрную вязаную шапку и резиновые рукавицы.
 
Мы перетаскали в автобус ящики с едой, одеждой и лекарствами и расселись по местам. Бомжи и алкоголики начали стучать в двери:
 
— Жрать дай!
 
Мы не дали. Никита сказал, что спасать будем только тех, кто при смерти. А таких всегда богато. Эти не годятся. Они стоят на ногах и полны сил. Наши клиенты обычно лежат. Громче всех стучал невысокий и трезвый парень:
 
— Помогите, меня зарезали! Напали здесь, на Курском вокзале, оставили паспорт, но отняли часы, телефон и деньги.
 
Врач усмехнулся, но вышел:
 
— Покаж.
 
Наши клиенты обычно лежат 
Парень задрал свитер, и на груди мы увидели две ножевые дырки. Ещё один след был на спине. Раны глубокие. Врач Юра перестал улыбаться, завёл парня в автобус и перевязал, а затем хотел прогнать. Второй врач, Елена Адольфовна, просила пожалеть раненого парня и взять с собой.
 
Я попробовал представить, как это всадить нож в человека, и не смог.
 
Пожалели и взяли. Толпа, увидев это, сильнее застучала в двери:
 
— Жрать! Жрать!
 
Команда автобуса погрустнела и замолкла. Неожиданно, перед отправкой, все резко встали и пропели «Отче наш…», перекрестились и поехали в сосредоточенном молчании к площади Курского вокзала.
 
КУРСКИЙ ВОКЗАЛ
 
Мой любимый Курский вокзал. Сто раз я уезжал отсюда к себе на Кубань. Здесь впервые моя нога ступила на московскую землю. Для меня тут началась Москва. Это место стало почти родным: казалось, будто я никуда не уезжал, а Москва — лишь дальний микрорайон моего родного Армавира.
 
Я приехал сюда с отцовскими деньгами в поясе, в брюках «клёш» и с «темнокожим» чемоданчиком, обклеенным переводными картинками молодых германских женщин и обитым стальными уголками.
 
Правда, Москва меня не ждала. Точнее, ждала, но не так, как я думал. Я долго слонялся по привокзальной площади и не мог найти вход в метро. Заметив простофилю, ко мне подошёл взрослый «фраер» с ножом и сказал:
 
— Отдавай.
 
Юг закалил быть всегда готовым к драке. Я улыбнулся, и без подготовки звезданул ему в челюсть, и побежал на противоположную сторону кольца…
 
Было приятно начать трудную ночь с родного места. Но врач напомнил старое, сказав неудивительные слова:
 
— Пойдёшь к платформе электричек, вон к тем киоскам, вместе с Адольфовной. Ты её береги. Там, кроме наших клиентов, может тусоваться шпана с ножами. Будь осторожен. На рожон не лезь. Милицию держи в поле зрения.
 
Мне приятно было охранять врача с прекрасным именем Елена и не менее прекрасным отчеством Адольфовна. Я шёл и старался казаться выше и плечистей. Но никого между киосками не оказалось. Всё вокруг замусорено и сильно воняло. И мы вернулись ни с чем.
 
Раненый парень заснул на автобусном кресле, обхватив себя руками и прислонившись лбом к холодному «потному» стеклу автобуса.
 
ПАВЕЛЕЦКИЙ ВОКЗАЛ
 
Мы обследовали загаженные киоски. Никого. Зашли в вокзал и увидели десятка два разномастных бомжей. Напротив двери дремал деревенский парень. К нему подошла девица лет восемнадцати, вся в чёрном, грязная и весёлая, попросила закурить. Он смотрел на неё и спросонья ничего не мог ни понять, ни сказать. Девушка прокрутилась на каблуках и неожиданно ударила его в нос.
 
Павелецкий вокзал Москвы 
Врач сказал:
 
— Это не наши проблемы.
 
Чуть поодаль стояли два милиционера и равнодушно смотрели на боевую девчонку. Девица размахнулась и ударила парня ещё раз. Кровь брызнула веером во все стороны. Парень утёрся кровяной кашей и откинулся назад. Дева размахнулась и ударила его в лицо каблуком, потом ещё и ещё.
 
— Будешь мне пялиться, козёл!
 
Милиционеры, наконец, подошли к ней:
 
— Опять ты, шалава, тут безобразничаешь! Пошла отсюда, коза дурная!
 
— Она тут завсегдатай. Мы её уже сажали. Опять пришла, — сказал милиционер врачам.
 
Волонтёры вздохнули и пошли искать бомжей. Два старика сидели у колонн прямо на ледяных гранитных плитах. Они как-то легко согласились на помощь и вошли в здание вокзала.
 
— Докторша, глянь, ноги болят. Дай таблетку. Больно очень, — попросил один из них.
 
Он стащил ботинок: носок был пропитан капающим гноем. Под носком оказались гниющие пальцы.
 
Возвращаясь к автобусу, услышали крики 
— Это с их образом жизни — обычное дело. Особенно у стариков, — сказала Елена Адольфовна, увидев меня рядом.
 
Я хотел сам промыть ему ноги, но Адольфовна не дала:
 
— Это моя работа.
 
Обработала, промыла, перевязала, дала «Кетотифен». Бомж огорчился.
 
— Понимаешь, братан, у нас другого нет.
 
— А шапка есть?
 
— Есть. И свитер есть, и куртка.
 
Мы с Никитой метнулись за одеждой и войлочной обувью. Когда вернулись, бомж улыбался Елене Адольфовне и говорил:
 
— Не, сестра, я не поеду. Судьба мне здесь. Я лучше на свободе сдохну. Спасибо, братаны! Никому я не нужен. И вам не нужен. Моя песня спета. Я на пороге смерти. Хочу умереть под звёздами Москвы…
 
Позвонил диспетчер и попросил быстрее приехать на Павелецкий вокзал. Оказалось, в «Милосердие» позвонила женщина и сказала:
 
— Я хочу повеситься. Я беременная. Спасите меня. Я — у метро «Добрынинская».
 
Пошли вместе с Никитой искать беременную, но не нашли. И то сказать, ехали три часа. Бог весть, что дальше произошло с ней. Вот и думай, на тебе этот грех или нет.
 
Возвращаясь к автобусу, услышали крики. «Братаны» стояли у задней двери и дружно звали какую-то визжащую качающуюся бабу, пьяную и жутко матерящуюся. Елена Адольфовна манила её, как собачонку:
 
— Ну, Наташка, ну. Это я — Лена. Ты меня знаешь. Мы тебя никогда не обижали. Иди к нам.
 
— Вы — падлы, вы — предатели… Меня бьют… Меня убивают. Вы меня убьёте…
 
— Ну, Наташка, ну… Ты меня знаешь… Иди к нам…
 
— Вы меня опять обманете… Вы меня хотите убить…
 
Говорит, а сама шаг за шагом приближается к автобусу.
 
— Ну, Наташка… Мы тебя никогда не обижали. Иди к нам.
 
Манили минут пятнадцать. В голове уже звенело от крика и мата… Пришла и заплакала. Лена осмотрела ей голову, протёрли руки салфетками. Врач посветил ей на голову светодиодным фонариком, которой почти не давал света, и остался доволен.
 
— Денег нет на батарейку, — сказал доктор, поймав мой взгляд.
 
Наташке дали куртку и ввели в автобус. Она всхлипнула и тут же заснула вместе с подрезанным парнем.
 
Я снял тонкие резиновые перчатки и сунул их обратно в карман. Врачи остолбенели:
 
— Сколько раз ты надевал и прятал перчатки обратно?
 
— Четыре раза.
 
Врачи вытерли испарину со лбов:
 
— Запомни. Перчатки — одноразовые. Их надо выбрасывать сразу после использования.
 
БЕЛОРУССКИЙ ВОКЗАЛ
 
Приехали около полуночи. Голова уже мутная и дурная. На вокзале никого не нашли. И только таксист сказал:
 
— Там у церкви валяется парень. Хотите, возьмите его.
 
Там у церкви валяется парень. Хотите, возьмите его 
У стоянки такси на брусчатке, на спине, лежал худой невысокий парень затылком на льду. Врач испугался. Парень не был бомжем: в модном пальто и приличной обуви, с тонкими чёрными усиками. Я приподнял его. Врач осмотрел и сказал:
 
— Эпилептический припадок на фоне алкогольного опьянения. Такое бывает с наркоманами, когда они в «завязке».
 
Молодой человек неожиданно очнулся:
 
— Ой, и я врач. Я лежал и Богу молился, чтобы Он спас меня. Смотрите, у меня есть иконы.
 
И он достал из нагрудного кармана десятка два икон размером в календарик. Мы его подняли и на руках внесли в автобус. В тепле парень окончательно пришёл в себя:
 
— Меня ангелы спасли. Я — медбрат на «скорой помощи». Когда делать нечего, я молюсь этим иконам, всем по очереди. И Божья Матерь, и Христос никогда не оставляют меня. Они сегодня спасли меня за то, что я сам помогаю людям и люблю Бога.
 
Команда оторопела.
 
— Где ты живёшь? — спросил врач.
 
— В пятнадцати минутах езды отсюда.
 
Командир отряда Никита решил:
 
— Всё равно никого нет. Отвезём его домой!
 
Привели парня в его пятиэтажный дом. Поставили перед дверью, позвонили и хотели уйти незаметно. Но не успели. Вышла мать и заорала:
 
— Опять идиотов-алкашей привёл?
 
Нам это почему-то показалось лестным. Пришлось сказать:
 
— Мать, не ругайся. Мы твоего сына с того света достали. Если бы не мы, под утро у тебя не было бы сына.
 
— Мама, они меня в самом деле спасли. Я упал.
 
— Ты, сволочь, опять нажрался? — И она зарыдала. — Ты же знаешь, что для тебя это смерть.
 
— Мама, я выпил всего две рюмки коньяка, и вот… Я не думал, что так мало всё равно опасно… смешивать.
 
Мы добавили:
 
— Ну, плакать тут нечего. Сегодня у вашего сына второй день рождения. Надо радоваться.
 
И она улыбнулась, и пустила сына в квартиру. Мы тоже заулыбались и дали матери немного денег. Парень нас расцеловал. Нам, нищете, мало для счастья надо.
 
ЯРОСЛАВСКИЙ ВОКЗАЛ
 
Ярославский вокзал ночью совсем другой 
Я не знал, что Москва бывает такой. Те же улицы, то же небо, но словно переключили пространство в другое измерение, — и мы оказались по другую строну матрицы. Где вы, чистые и весёлые московские студенты, ухоженные и стройные дамы? Где изящные парни-клерки в тонких брюках и чистых кроссовках? Где степенные лощёные дядьки из банков? Где аромат тысяч кофе-хаузов и бутиков?
 
Это — иная, грязная, больная и безнадёжная, Москва страшного сна. Может, такой она будет, когда все воскреснут и улетят на небо, а внизу останется пустым сей серый ад. Ума не приложу, как люди попадают в этот ад реального времени, на постоянное место жительства? На трёх вокзалах полно пёстрой маргинальной публики: молодые таджики уголовного вида с молодыми таджичками, очень вольными и открытыми для дочерей Востока. Цыгане. Грязные, опасные дети и масса спившихся расхристанных людей.
 
Ленинградский вокзал оказался чистым, и мы пошли от него на платформы ярославских электричек. В дальнем тёмном углу слышались истошный мат и хрип. Хрипел пьяный огромный мужик, укладывающийся спать прямо на асфальт. К нему ластилась мощная дворняжка и устраивалась у него под боком. Мужика тянул за руки приятель и кричал:
 
— Сдохнешь, дурак, на этом асфальте!
 
Мы подошли молча. Приятель, увидев нас, заорал:
 
— Гады! Гады! Ненавижу! Чтоб вы все сдохли!
 
Елена Адольфовна повела с ним тихую речь:
 
— А ты ведь был у нас? С белой горячкой. И мы сняли тебе приступ. По-моему, у тебя начинается новый приступ.
 
Он помолчал, посмотрел на нас трезвеющими глазами и сказал:
 
— Берите нас обоих.
 
Приятно и в такой беде иметь друга 
Приятно и в такой беде иметь друга. Его берут в приличное место, а он и друга не забыл. Мы нахлобучили на голову уже заснувшего на асфальте бомжа шапку и взяли его под руки, но тут вмешалась дворняга. Она сначала прижала уши, наклонила морду и завиляла дружелюбно хвостом, но как только мы прикоснулись к бомжу, оскалила зубы и зарычала.
 
Собака спасала друга, видимо, хорошего человека, коль у него в друзьях люди и звери. Однако пришлось оставить мужика на перроне на попечение лишь собаки. Неожиданно первый приятель взбеленился и понёс околёсицу:
 
— Фашисты, убийцы, отпустите меня! Вы ловите людей и убиваете!
 
Врач приказал хватать его и тащить в автобус. Схватили и потащили. Войдя в салон, он вновь просветлел, расчесал манерную чёлочку, и, брезгливо переступая через грязную публику, интеллигентно занял лучшее место, и заснул.
 
Там мы набрали много народу.
 
КАЗАНСКИЙ ВОКЗАЛ
 
С Казанского вокзала я езжу из Москвы в свой новый дом в Рязани. Это место, где меня провожали многие прекрасные и знаменитые москвичи. Для рязанцев Казанский вокзал — уже часть Рязани. Они знают, где продаются билеты, пирожки и где находится туалет. Мы приезжаем в столицу рано утром и бежим в метро навстречу мечте и удаче. А уезжаем с коробками, подарками, пивом и объятиями друзей. Вокзал для нас — портал всего лучшего, что сулит столица. Я, например, увозил из неё картины, иконы, книги, цветы, деньги, удостоверение Союза московских архитекторов, и главное — тепло дружбы и братских объятий.
 
Но в эту ночь Москву нельзя было узнать в толчее Казанского вокзала 
Да, Москва серая и некрасивая. Но для меня это город, где живёт много прекрасных и талантливых людей. Все мои лучшие друзья из Москвы, потому я люблю Москву.
 
Но в эту ночь Москву нельзя было узнать в толчее Казанского вокзала. В три часа ночи она казалась не вратами надежды, а — преддверием ада. От толпы цыган отделилась девушка лет шестнадцати. Она подошла и попросила еды.
 
— Она беременна на шестом месяце. И у неё сифилис, но она не хочет лечиться, — сказал мне тихо врач.
 
Елена Адольфовна трогательно собрала ей пакет с едой. Девушка засмеялась, обнажив гнилые зубы, и я подумал: что будет с её зубами в 40 лет? Ведь зубы даются один раз. Но потом пришла иная мысль: в сорок лет для неё это уже не будет проблемой.
 
Грязная полупьяная девочка ушла к галдящим цыганам, а мы всё не могли тронуться с места. Чувствительность для волонтёра — недостаток. Волонтёрство, вообще, жёсткая вещь. Оно для очень сильных людей. Настоящее милосердие — меньше всего кипяток романтики. И самое трудное в нём — не отсутствие благодарности, а подозрение в корысти и месть.
 
Понятно: бес мстит за доброту через людей. Но чтобы понять природу зла, обрушившегося на волонтёра, и подняться над ним, нужно уметь видеть Бога над головами людей. Никогда нельзя выпускать из своей руки ладонь Христа. Надо быть как бы зачарованным, нечувствительным и глухим к миру. Необходимо уметь принимать благодать Христа поверх дел и жить этим тонким чувством; заразиться некой Божественной невозмутимостью и философским спокойствием. Иначе зло снесёт голову и разрушит душу.
 
Мы шли, оглушённые, по залам вокзала и искали наших клиентов. Громко спрашивали, кому нужна помощь. Никто не отзывался. Народ спал или томился в липкой духоте в мутном свете жёлтых ламп. Неожиданно один пожилой татарин закричал:
 
— Там человек! Башка… бинт. Совсем больной.
 
Меня ударили сзади и пробили голову 
Мы пробрались между рядами, стукаясь своими коленями о колени народа, к огромному мужику, голова которого была замотана окровавленным бинтом.
 
— Брат, ты кто?
 
— Я — белорус, Василий. Меня ударили сзади и пробили голову. Я не помню, кто мне замотал голову. Я тут второй день. Меня милиция жалеет и не выгоняет. Мне очень плохо. Ужасно болит голова.
 
Мы взяли его под руки и увели в автобус. Покрутились ещё немного по огромным залам Казанского вокзала, полюбовались на работу архитектора Щусева. Вдохнули дух вокзала — смрад сосисок, угля и туалета. Убедившись, что несчастных более нет, пошли прочь. На сегодня программа окончена.
 
ПОЗДНИЙ УЖИН
 
Мы прикатили на базу в четыре часа утра. Врачи санпропускника приходят в шесть. За это время нам нужно накормить наших клиентов, перемотать им руки и ноги, дать таблеток, намазать головы зелёнкой и просто улыбнуться им. Автобус разделён на две части стальной перегородкой с окошком. В маленькой кабине за спиной водителя сидит команда волонтёров с мешками и лекарствами. Остальной салон заполнен несчастными попутчиками.
 
Мы заварили лапшу в одноразовых пластиковых тарелках. В каждую тарелку добавили почти по банке тушёнки. Из-за поста сами тушёнку есть не стали, а проглотили голую лапшу с горячей подливой. Пассажирам выдали хлеб, печенье и масло. Водитель сказал:
 
— Просто, но нажористо. Порция солдата.
 
НИКИТА ДАНОВ
 
Всю ночь мы молчали, и вот он спросил о том, кто я. А я ответил:
 
— Родом казак. Профессия — архитектор. Живу в Рязани. Сюда меня спровадил спонсор автобуса. Сам — верующий. Хотел провести добром хоть одну ночь поста. Думаю, что не послушание выше поста и молитвы, а милосердие. Ибо Христос сказал: «Кто накормил ближних сих, тот накормил Меня». А ты, Никита, как попал сюда?
 
Из рассказа Никиты я не понял, кто он. Но запомнил его историю с поездкой в Белград.
 
Однажды волонтёры выловили человека без ног 
Однажды волонтёры выловили человека без ног. Им оказался бездомный серб! Стали звонить на его родину. Там ему никто не рад. И пусть бы он умирал в этой Москве. Но пожалел его племянник. Он без радости решил принять его и спасти. Просто выполнить долг. Как ни странно, руководство волонтёров выделило деньги на серба и Никиту, который повёз инвалида в коляске. Доставил к родне. Приняли, пожали руку, и Никита целый день, до самолёта, бродил по Белграду. Ходил в собор Саввы Сербского, смотрел на «заграницу». А поскольку у него никогда не было и, очевидно, не будет денег, это стало одним из его лучших дней, да ещё за границей, да ещё в виде благодарности от Бога за волонтёрство.
 
Такие люди часто бывают своими среди контрактников в армии, в сибирских партиях, ─ везде, где рады здоровым неприкаянным русским мужикам, и требуются жертвенность и бездомность.
 
ВРАЧ СЕРГЕЙ ЮРЬЕВИЧ
 
Сергей услыхал, что я из казаков, и заинтересовался:
 
— А ты откуда?
 
— С Кубани.
 
— А там откуда?
 
— Из Армавира.
 
— А ты какого года?
 
— Шестидесятого.
 
— Так. А в какой школе ты учился?
 
— В первой.
 
— Братан!! Я учился вместе с тобой. Я с пятьдесят девятого. Мы с тобой бегали по одним коридорам и толкались в «вышибалу» на одном дворе. А помнишь учителя физики Баргата Артёмыча и то, как он поставил своему сыну двойку на выпускном экзамене? А помнишь учителя истории, эту армянку Беллу, не помню как её по отчеству. Какая армянка! Она русский патриот лучше всяких патриотов. Умная и горячая была у неё любовь к России.
 
Братан!! Я учился вместе с тобой. Я с пятьдесят девятого 
Да, спустя тридцать три года мы — с бородами, лысинами, со сморщенными рожами... Мы не знаем друг друга. А ведь каждый день в одной столовой пили молоко и закусывали молочными коржиками.
 
Елена Адольфовна, скажи хоть раз, что тебе моя пожилая физиономия любезна и симпатична. Ну, не ругайся, посмотри, как умная женщина, на меня голубыми брызгами и хоть раз соври: «Сергей Юрьевич, какой ты хороший, стройный и красивый».
 
Лена поперхнулась. Врач продолжил:
 
— Ты встречаешься с одноклассниками?
 
— Нет. Мне школа, в её последние годы, стала испытанием. Учился я легко. Дрался нормально. А вот друзья продали в трудную минуту, и не идут туда ноги.
 
— Ты, уж прости, брат, я скажу хуже. Мой отец был военным. И мы попали на юг из Сибири. И ты знаешь, что я вынес из Армавира и из этой школы? Убеждённость в том, что более подлых людей, и даже девочек, я более нигде и никогда не встречал.
 
— Ну, мы-то с тобой всё же из этой школы, из этого Армавира, сидим в этом автобусе, а москвичи спят. Не всё так плохо. Может быть, в эту ночь ещё два армавирца где-то служат людям в нашей Москве и тоже сейчас пьют чай и думают о весне на юге.
 
Армавир, не Армавир, но ведь чудо. Ты сам посуди, какова вероятность нашей встречи? Астрономическая малая бесконечность. Ни Кропоткин, ни Новороссийск, ни Краснодар собрались тут есть лапшу «Софья и Александр», а мы. Только не пойму, к чему это чудо. Может, к размышлению о том, что милосердие — редкая драгоценность. В Москве десять миллионов, а нас тут всего пятеро. Что это? Гора родила мышь. Я — случайный «залётчик». Вы — молодцы… Будучи в Италии, зашёл в один храм в городе Римини, потому что увидел на дверях плакат с византийским Распятием.
 
Присел на лавочку и стал смотреть. Оказывается, почти треть службы они все поют и знают молитвы. Удивился и вдруг увидел на столике, рядом с моей скамейкой, альбом фотографий — типа наших «дембельских альбомов». Переворачивал страницы и поражался размаху их милосердия: тысячи людей служат инвалидам, нищим и прочему несчастному люду. Тысячи. И они этому очень рады. А мы в Москве — впятером…
 
Тысячи людей служат инвалидам, нищим и прочему несчастному люду 
ВОДИТЕЛЬ, ЗАБЫЛ, КАК ЗОВУТ
 
На чай к нам из кабины перевесился водитель. Подув на кипяток, он сказал:
 
— Я тоже рязанец. Да, что там, почти у каждого москвича или родня, или предки в Рязани. А ты не был в селе Пятница?.. О, вы не знаете села Пятницы. Там каждый второй настоятель становится или святым, или праведником. Там сложился особенный мир ласкового, весёлого русского благочестия. Предпоследним там служил исповедник, любимец народа Пётр Великодворский. Он прошёл лагеря и остался чист и великодушен. По всем нашим сёлам жива память о чудесном священнике. Ему на смену явился не меньший подвижник отец Анатолий, которого слушали суровая Сибирь, Австралия и Москва. Он мог сделать то, чего не могли иные монастыри, — исправить человека. Несколько лет назад он трагически погиб, и закатилось солнце Мещеры. В девяностых годах вышел сборник лучших работ иконописцев. В этом ряду была и наша Пятница, с Царскими вратами отца Зинона и местными иконами Саши Соколова. Саша Соколов там встречал все свои Пасхи. И там мы с ним не раз сидели утром и радовались свету воскресения Христова. Село Пятница — великое село. Там ложатся в землю владыки, чающие в Пятнице встретить Христа в Судный день…
 
И я понял. В этом автобусе случайных людей не было. Мир тесен. Оказалось, что все мы связаны одной памятью, одним духом, одними друзьями и одной верой, сделавшей нас большой семьёй.
 
В этом автобусе случайных людей не было 
ЕЛЕНА АДОЛЬФОВНА
 
Одна только Елена Адольфовна молча пила чай и благосклонно улыбалась. Что ей, по благородству, в общем-то, и положено.
 
— Елена Адольфовна, халва моего сердца, — начал опять врач (а Елена замахнулась на него свободной рукой), — скажи, чему ты улыбаешься?
 
— Я вчера была одна на дежурстве, подняла с земли грузного мужика и сорвала спину. И сейчас отпустило. И я рада, что не болит.
 
В шесть пришли санитары. Бомжей раздели и повели в душ. Одежду отправили на пропарку в автоклаве. Врач осмотрел головы, поискал вшей и раны. Всех обработали и через час рассадили у диспетчера. Диспетчер стал спрашивать, кто хочет поехать домой или найти работу. Работать никто не желал. И уехать решил только белорус. Куда-то позвонили и нашли деньги ему на билет. Белорус, в самом деле, оказался славным дядькой.
 
Бомжи расходились, щурясь на утреннее солнце, а мы с Никитой пошли мыть автобус хлоркой. Никита проникся ко мне уважением и предложил помыть чистое волонтёрское отделение, а не соваться в бомжевой смрад. Однако я упросил его дать мне довести ночь поста до логического конца.
 
Задние сиденья были залиты рвотной массой, но у меня оказалась пара новых перчаток, и всё прошло прекрасно. Автобус перестал зловонить. Я бы ещё и стёкла вымыл «Мистером Мускулом», но бюджет «Милосердия» подобных «мускулов» не нарастил.
 
РЯЗАНЬ
 
В полдень я приехал в Рязань, выпил наливки и проспал до вечера как убитый. Потом позвонил миллионеру Серёге и сказал:
 
— Прости, что беспокою. Никогда бы не стал просить за себя. Прошу за врача автобуса «Милосердие». Она была на смене одна. Ворочала бомжей и сорвала спину. Помоги ей. Полечи её.
 
— Полечим. Пусть звонит.
 
Елену Адольфовну положили в Первую Градскую больницу. Через две недели она была здорова.
 
Хорошо, что есть на свете хорошие люди! Серёга, Сергей Юрьевич, Никита, Елена Адольфовна и безвестный водитель. Когда мы спим, они чинят столпы этого мира, и мир ещё стоит. И приходят весна и Пасха.
 
Хорошо, что есть на свете хорошие люди! 
БЫТИЕ
 
И подошёл Авраам, и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым (и с праведником будет то же, что с нечестивым)?
 
Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь и не пощадишь всего места сего ради пятидесяти праведников, если они находятся в нём?
 
Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?
 
Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу весь город и всё место сие.
 
Авраам сказал в ответ: вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников недостанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?
 
Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять.
 
Авраам продолжал говорить с Ним и сказал: может быть, найдётся там сорок?
 
Он сказал: не сделаю того и ради сорока.
 
И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, найдётся там тридцать?
 
Он сказал: не сделаю, если найдётся там тридцать.
 
Авраам сказал: вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдётся там двадцать?
 
Он сказал: не истреблю ради двадцати.
 
Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу ещё однажды: может быть, найдётся там десять?
 
Он сказал: не истреблю ради десяти.
 
И пошёл Господь, перестав говорить с Авраамом; Авраам же возвратился в своё место.
 
Четырёх праведников на Москве я знаю.
 
Если Я найду в городе праведников, то Я ради них пощажу весь город 
P. S.
Тогда я ещё не был священником. После той ночи что-то изменилось во мне и моём отношении к Богу. И я почувствовал, что и Бог изменил отношение ко мне. А я не знал, что так бывает.
 
Иерей Константин КАМЫШАНОВ,
клирик рязанского Спасо-Преображенского монастыря
 



к содержанию ↑
Рассказать друзьям:

Друзья!



Наш портал — не коммерческий, а духовно-просветительский проект.
Мы стремимся сеять разумное, доброе, вечное в мире, где немало скорбей и проблем. Далеко не все из них можно решить с помощью денег. Порой спасает слово, порой книга, вовремя полученная информация. Устное или печатное слово способно нежданно тронуть до глубины души, перевернуть всю жизнь и заставить поверить в Бога,  может возродить и укрепить веру, найти для себя смысл жизни. И всё — благодаря опыту других людей, которые искусно описали то, что пережили и поняли сами.


Если Вам по душе то, что мы делаем, — поддержите нас! Помогите сохранить в мировом интернет-пространстве два по-своему уникальных православных сайта. И помолитесь за упокой души основателя портала — раба Божия Андрея.